Значит, в ее семье кто-то умер, отлично. Кто-то — это она сама. Чемодан все еще стоял у двери, и он подумал, не предупредить ли горничную, что для нее будет лучше не замечать подобных несообразностей. Если она хочет жить.

Но не его делом было спасать невинных, поэтому он промолчал, просто кивнул и направился в свою комнату.

Бастьен стоял под душем, когда ему показалось, что он слышит ее крик. Он немедленно выключил воду, но было тихо. Никакого шума, никаких криков. Если бы по какой-то злой прихоти судьбы она была еще жива, она все равно находилась бы слишком далеко, чтобы можно было что-то услышать. Хаким наверняка завел ее в старую часть здания, в то самое крыло, которое выглядело, как будто его никак не перестроят, но на самом деле было напичкано современной электроникой и звукоизоляцией. Он бы не услышал, даже если бы она и кричала. Впрочем, он ведь знал Хакима. Она уже давным-давно не могла издавать никаких звуков, даже тихого всхлипывания. Ему просто нужно выбросить ее из головы — ему же несвойственно жалеть, переживать, даже проявлять сочувствие.

Он быстро переоделся в черное — удобные брюки и рубашка, которую он натянул через голову. Длинные волосы он стянул в хвост на затылке, обул спортивные туфли и пошел к двери.

Было слегка за полночь. Скоро придет Моника и будет его искать. Он решил было привести в негодность камеры наблюдения в своей комнате — просто назло барону, — но потом передумал. Он мог попросту вывести его из себя, а человек, которым он притворялся, человек, которым он должен был стать, высоко ценил бы свою аудиторию.

Он открыл дверь в пустой коридор. Прислуга из соседней комнаты давно удалилась, и дверь туда была открыта. Все следы присутствия Хлои Андервуд в Шато-Мирабель исчезли, как будто ее никогда не было на свете. Исчезнут они и из его памяти, подумаешь — забыть еще одну жертву. Однако впервые за долгое время он принял решение, руководствуясь не разумом, а чувствами, если можно так выразиться. Если бы у него в самом деле оставались хоть какие-то чувства!

Он отправился на поиски Хлои Андервуд.

Захлопнув за собой дверь, он пошел в сторону закрытого крыла замка. Если она еще не мертва, он, по крайней мере, сможет поторопить Хакима. Сентиментальность это или нет, но он не хотел, чтобы она страдала. Может быть, в нем проснулись остатки человечности.

Он обнаружил ее лежащей в углу комнаты, где Хаким предпочитал проводить допросы. Она плакала. Еще жива, хотя это и ненадолго, бесстрастно подумал Бастьен, закрывая за спиной дверь. Хаким обернулся и изумленно посмотрел на него:

— Что вы здесь делаете, Туссен? Вы же сказали, что мисс Андервуд вас больше не интересует. Не уверен, что мне понравится, если вы измените свое мнение.

Он избавился от пиджака и галстука, закатал рукава и расстегнул рубашку. Его жирная волосатая грудь блестела от пота, было видно, что он находится в состоянии сильного сексуального возбуждения, а в руке он сжимал тонкое лезвие стилета, вставленное в паяльник.

Бастьен почувствовал запах припаленной плоти. Он вновь взглянул на Хлою. Теперь на ней не было того белья «трахни меня» — она как-то ухитрилась переодеться, прежде чем за ней пришел Хаким. На ней были темные брюки и рубашка. Верней, подразумевалось, что они на ней есть. Штанины брюк были вспороты, открывая ее длинные ноги, а рубашка стянута назад по локти, выставляя напоказ ее грудь и простой белый лифчик.

Бастьен увидел шрамы. Хаким использовал нож, чтобы и резать, и жечь, и сейчас трудолюбиво наносил узор на руки Хлои. Она еще не впала в состояние болевого шока, но ждать оставалось недолго. Она знала, что он здесь, но не смотрела на него, просто скорчилась в углу комнаты, закрыв глаза, запрокинув голову к стене, и молча плакала.

— Не собираюсь мешать вашей забаве, Жиль, — успокоил Хакима Бастьен. — Просто рассчитывал полюбоваться работой мастера.

Тут Хлоя раскрыла глаза и уставилась прямо на него с другого конца плохо освещенной комнаты. Он точно так же прямо взглянул в ее карие глаза и в первый раз в жизни ясно увидел в них себя. Кем он был — кем он стал.

— Чувствуйте себя как дома, — ухмыльнулся Хаким. — В отличие от вас я всегда люблю, когда есть зрители. Она действительно мила, как считаете?

Он подошел к Хлое и приподнял прядь густых волос раскаленным ножом. Волосы зашипели на лезвии, и один локон упал на пол.

— Очень мила, — согласился Бастьен, разглядывая ее. Лицо ее еще не было затронуто — это дело более позднего времени. Он никогда не присутствовал и не наблюдал за работой Хакима, но был достаточно наслышан о том, что и в каком порядке тот делает.

А он не мог сделать ничего, никак не мог это остановить. Нельзя было приходить сюда, нельзя было видеть ее здесь, но ведь он всегда раньше делал то, что необходимо было сделать…

— Барон вас спрашивал, — внезапно сказал он. — Проблемы с иранцами.

— С иранцами всегда проблемы, — проворчал Хаким. — Насколько это серьезно?

— Достаточно серьезно. Не знаю, можно ли отложить до утра.

— Все можно отложить до утра, — откликнулся Хаким и провел ножом по руке Хлои, прижигая плоть. Она не вскрикнула. — Видите, как она послушна? Ее очень легко учить. Я предупредил ее, что, если она будет издавать много шума, я воткну ей нож между ног. Вас она сегодня уже получила, думаю, ей хватит.

Бастьен ничего не ответил. Хлоя опять закрыла глаза, и лицо ее под непрерывно текущим потоком слез было совсем белым.

— Как считаете, может, заставить ее прекратить этот плач? — задумчиво пробормотал Хаким. — Я могу выколоть ей глаза.

Хлоя вздрогнула, но затем вновь застыла неподвижно.

— Может, вам все-таки проверить, чего хочет барон? — предложил Бастьен. — В конце концов, мы здесь ради работы, а не ради удовольствия.

Хаким обернулся, скорчив недовольную гримасу.

— Думаю, вы правы, — неохотно признал он. — Будут еще… всегда есть и будут милые девушки, которые суют свой нос не в свое дело. Сейчас я с ней закончу.

Хлоя не могла бы сдвинуться с места, даже если бы надеялась, что это чем-нибудь ей поможет. Она попыталась бежать раньше, но он так ее ударил, что она потеряла сознание, а потом очнулась в этом страшном чулане, почувствовав на своей коже раскаленное лезвие.

Она потеряла способность думать, рассуждать. Она скоро умрет в лапах этого чудовища. Садист искусно играл тончайшими оттенками боли. Она уже смирилась с тем, что обречена, что ей уже не спастись, когда в комнату вошел Бастьен.

Ни на единый миг у нее не возникла надежда, что он явился ее спасти. Таких иллюзий она не питала — он был по-своему таким же злодеем и насильником, как Хаким. В чем-то даже хуже, потому что зло и насилие таилось глубоко под его элегантной внешностью.

Она увидела, как на пол падает второй локон. Хорошо, что ее тело уничтожат, подумала она как о чем-то постороннем. А то как же его можно выставлять в открытом гробу, когда волосы так неровно обрезаны.

Должно быть, наступил шок, если такие легкомысленные вещи приходят ей в голову. Ее родителей ждет удар — они никогда не хотели отпускать ее в Париж. Они хотели, чтобы она осталась дома и выучилась на врача, как все остальные члены семьи, — а она их не послушала. Ее тошнило при виде крови — что ж, теперь она видит кровь, и почувствует, как она пахнет, и эта кровь — ее собственная. Что ж, по крайней мере, ее родители получат сомнительное утешение — они будут знать, что были правы.

А вот кто пострадал больше всех — так это Сильвия.

Ее одежда пропала, она должна астрономическую сумму за крохотную квартирку, а французская полиция будет терзать ее всевозможными вопросами об исчезнувшей соседке. Образ жизни Сильвии вынесут на публику, будут сплетничать, но Хлоя подумала, что ей только поделом. Маленькое неудобство — недостаточная плата за то, что она послала на смерть лучшую подругу.

Конечно, она не собиралась — «Господи, как больно, я сейчас не выдержу, но нет, тогда он убьет меня» — подвергать Хлою опасности. Но если бы она просто поехала сама, тогда ничего бы не случилось. Сильвия никогда не сунула бы свой прелестный носик в то, что ее не интересовало. Она не попалась бы в ловушку и не закончила свою жизнь здесь, где чудовище режет обжигающей сталью ее кожу, а другое, еще более страшное чудовище за этим наблюдает.